В час дня, Ваше превосходительство - Страница 147

147

Или:

— Саньку Кривцова ты знал? Помню, в 1936 году на маневрах Московского военного округа в лагерях под Гороховцем лег он спать, а мы ему…

Глядишь, и втянули человека в беседу, начнет вспоминать, улыбнется, отвлечется от горьких мыслей.

Случалось и так — лежит человек, молчит, ничем его от «психического самоанализа» отвлечь невозможно, тогда приходилось прибегать к словам отнюдь не партийным:

— Что ты, материн сын, отцов работник…

Не всегда, но помогало.

— Не спишь, Михаил Федорович?

— Вроде засыпаю, Иван Павлович…

— Ну, тогда я мешать не буду! Спи!

До сна еще далеко, но хочется просто помолчать, подумать, вспомнить. «Где сейчас мои? Сколько же я их не видел? Давно… Ничего, увижу. Увижу… Наши уже в Польше, не сегодня-завтра войдут в Германию. Отучили немцев наступать. Второй год они все „линию фронта выравнивают“. Выравнивайте, выравнивайте… Обидно, что я тут, в полном бездействии… Дожить бы до победы! Вернуться в Москву…»

— Михаил Федорович, не спишь?

— Нет, Иван Павлович, не сплю.

— Извини, что я тебе спать мешаю. Я вот думаю: скоро войне конец…

Из темноты голос Снегова:

— Торопишься, Иван Павлович. До конца еще далеко.

— Будет конец, будет…

— Что с нами-то будет?

— Это вы, товарищ Музыченко?

— Я, Иван Павлович. Неужели мы когда-нибудь домой попадем?

— Попадем, если нас не ухлопают.

— Ни черта, доживем…

— Это кто? Шевчук?

— Это я, Сотенский. Шевчук дрыхнет.

— Бросьте, мужики, я не дрыхну. Ни черта они с нами не сделают. Только бы не заболеть.

— Разве Михаил Федорович уснул?

— Да разве с вами, чертями, уснешь?

— Правда, мужики, давайте спать…

Разве уснешь? Черт его знает, почему вспомнил Закутного. Появился в Вустрау перед отправкой.

— Здравствуйте, Михаил Федорович!

— Что тебе?

— Поговорить надо.

— Говори.

— Напрасно вы, Михаил Федорович, от предложения Андрея Андреевича Власова отказываетесь. Что вам, две жизни отпущены? Как всем — одна… Вас ее лишить каждую секунду могут.

— Тебя Власов прислал?

— Нет, по собственной инициативе. Жаль мне вас. Погибнете.

— Себя жалей, Закутный.

— Значит, решительно — не пойдете к нам?

— Ну что ты пристал как банный лист!..

Закутный посидел еще немного, попытался анекдот про Геббельса рассказать, а в глазах тоска, вид жалкий, пришибленный…

А до Закутного приезжал Малышкин. Когда он был начальником штаба 19-й армии, Лукин называл его просто Василием Федоровичем. А сейчас никак называть не хотел, даже по фамилии.

— Здравствуйте, Михаил Федорович!

— Вы по делу ко мне?

— Да так, ничего особенного. Приехал на вас, Михаил Федорович, посмотреть. Как вы тут…

— Смотрите.

— Как здоровье, Михаил Федорович?

— Жив.

Посидел Малышкин на табуретке, повздыхал.

— Помните, Михаил Федорович, как мы с вами в окружении…

— Что еще у вас ко мне?

— Ничего особенного. Прощайте, Михаил Федорович. Может, больше не увидимся.

— Возможно. Что еще?

— Простите меня, Михаил Федорович.

— Я не судья и не родитель вам.

— Горько мне, Михаил Федорович, за мою ошибку.

— Вы это ошибкой называете?

— Горько, Михаил Федорович…

— И давно вы так думать начали?

— Давно… Не хотелось сознаваться… Стыдно…

— Странная у вас логика! Изменять Родине не стыдились, сапоги Гитлеру лизать не стыдились…

— Ну что ж, добивайте меня, Михаил Федорович!

— Сами себя добили, уничтожили.

— Что мне делать, Михаил Федорович?

— Личное оружие вам немцы доверили?

— Нет.

— Жаль. А то бы пулю в висок. Впрочем, можно под поезд, можно с моста. На крайний случай — веревка.

— Прощайте, Михаил Федорович.

— Не спите, Михаил Федорович?

— Да разве уснешь, Иван Павлович?

— Как будто светает?

— Вроде. Придумали, мерзавцы, окна синей краской замазывать.

— Как в холерном бараке.

Из воспоминаний Андрея Михайловича Мартынова

После неудачного визита Власова к Гиммлеру в июле 1944 года прошло около двух месяцев. Из канцелярии начальника главного управления имперской безопасности, из штаба главнокомандующего Резервной армии (а Гиммлер получил и эту должность) ни слова о том, когда же рейхсфюрер СС изволит принять присягнувшего на верность фюреру и Великой Германии генерала Власова.

До меня доходили сведения о том, какие меры принимал Власов, чтобы обратить на свою персону внимание «третьего человека рейха», — слал телеграммы с поздравлениями по любому поводу, ночи напролет обсуждал с Адель Белинберг, каким образом склонить «дорогого Генриха» на встречу, ругался с Фердинандом: «Где же ваши связи, господин оберштурмбанфюрер?» Даже, рассказывал мне Закутный, орал на Фердинанда по-русски: «Не люблю трепачей!» А братец молчит. Жаль, видно, сестрицу обижать.

Каждую неделю Власов ездил к Майкопскому — то один, то с Жиленковым. «Главный политический советник» потом рассказывал: «Ой как хочется нашему Андрюше с Гиммлером увидеться! Облизал всего Майкопского: „Друг, помогай, выручай!“ Майкопский, понятно, старается, но и он пока ничего поделать не может, обстоятельства выше его возможностей».

И вдруг — герр Генрих Гиммлер желают видеть герра Власова. Как все они обрадовались! Как обрадовался и заважничал сам Власов!

О подробностях встречи я узнал от Закутного. Он как член «Русского комитета» был приглашен на совещание, которое Власов созвал на другой день по возвращении из ставки Гиммлера.

147