В час дня, Ваше превосходительство - Страница 17

К оглавлению

Филатов аккуратно уложил драгоценности, сел, закурил, спросил все еще стоявшего на коленях Артемьева:

— Слушай, купец, жить хочешь?

— Чего?

— Жить, говорю, хочешь? Все это мы в протокол заносить не будем. Понял?

— Не будем? Хорошо. А почему не будем?

— Я вижу, ты совсем очумел… Не будем в протокол заносить, вот и все. А ты сейчас вроде как убежишь.

— Никуда я не побегу! Еще пристрелите.

— Вот дура! Я же сказал — вроде… Понял? Документы тебе новые на Сухаревке справлю. Бороду снимешь, жить переедешь во Всехсвятское… Я вижу, ни черта ты не понимаешь, столб деревянный! Но имей в виду — я только свистну, и ты передо мной как лист перед травой!

Поняв наконец, что от него хочет следователь, Артемьев всхлипнул, перекрестился и забормотал торопливо:

— Все сделаю! Все! Благослови тебя господь, золотой ты человек. По гроб жизни…

— Смотри только, не сбрехни кому-нибудь. Со дна моря достану!

— Что ты, голубчик, родной мой! Что мне, жизнь надоела, или я уже совсем дурак, дура, как вы сказали, столб… Вот пол целую, клятву смертную даю…

— Вставай. Придешь завтра вечером, после десяти, на Воздвиженку, девять. Спросишь Филатова. А теперь лети что есть духу.

Покурив, Филатов выбежал во двор и несколько раз выстрелил в воздух.

Появился рабочий патруль.

— Кто стрелял? — строго спросил пожилой рабочий.

— Один гад у меня ускользнул.

Филатов предъявил мандат. Пожилой сочувственно спросил:

— Попадет тебе, товарищ Филатов?

— Всыплют… И куда он, сволота, делся? Как в яму провалился!

Филатов спросил фамилии, записал.

— На всякий случай, — пояснил он. — Вдруг потребуетесь. Надеюсь, не откажетесь подтвердить?

— Ну как не помочь!

Филатов подождал, пока патрульные завернут за угол, и пошел домой.

Дома его ожидало неприятное известие: кто-то из чекистов арестовал его отца.

Виновный будет наказан…

Андрей позвонил профессору Пухову, попросил приехать в ВЧК.

— Куда приехать?

— В ВЧК. Во Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией, — объяснил Андрей. — Большая Лубянка, одиннадцать. Моя фамилия Мартынов.

— Понял. Но вы не перепутали, товарищ Мартынов? Возможно, вам какой-нибудь другой Пухов нужен, поскольку я ни контрреволюцией, ни саботажем, ни тем паче спекуляцией не занимаюсь. Ни я, ни жена.

— Именно вы, Александр Александрович.

— Странно… Вы говорите — приехать. На чем? Трамвай не ходит, извозчики мне не по карману, собственного выезда у меня, к сожалению, нет. Поэтому я задержусь, поскольку буду добираться на своих двоих. Вас это устраивает?

— Вполне, Александр Александрович. Пропуск вам заказан.

Профессор, видимо, ожидал увидеть совсем иного человека — это было заметно по его легкому замешательству.

— Вы товарищ Мартынов?

— Я, товарищ Пухов. Присаживайтесь, пожалуйста.

Пухов улыбнулся:

— Я, знаете ли, представлял, что увижу матроса с бородой, как у Дыбенки…

— Вы с ним знакомы?

— Не имею чести. На митинге слышал. Чем обязан?

— Скажите, профессор, не было ли у вас золотого портсигара с надписью: «Александру Александровичу…»

— Как же, был.

— А где он сейчас?

— Если, молодой человек, вы хотите его у меня отобрать, то вы, к сожалению, опоздали. Что было, то сплыло. Некоторое время тому назад я его выменял на пуд крупчатки.

— У вас тогда супруга заболела?

— Совершенно верно. А откуда вам это ведомо?

— Это не важно, Александр Александрович. Председатель ВЧК товарищ Дзержинский поручил мне вернуть вам портсигар. Получите его, пожалуйста…

Андрей выдвинул ящик, переворошил все бумаги — портсигара не было!

В дверь постучали.

— Можно?

Андрей, холодея, глухо ответил:

— Пожалуйста, входите.

В комнату, улыбаясь, вошел Феликс Эдмундович, еще издали протянул руку профессору Пухову:

— Дзержинский. Здравствуйте, Александр Александрович!..

Помощник дежурного стучал в двери:

— К Дзержинскому! Немедленно!

— Где Александрович? — спросил Дзержинский Ксенофонтова, когда все собрались.

— Болен. Испанка.

— Где Мальгин? Где Полукаров?

— На операции.

— Начнем без них. Товарищи! У нас произошло невероятное событие… — Дзержинский на мгновение умолк, подбирая слова. — В нашем доме появился вор. Да, да! Не смотрите на меня с таким удивлением. Я поражен не меньше вас. Среди нас — вор! Вчера вечером сотрудник Андрей Мартынов положил в ящик письменного стола изъятый у спекулянта золотой портсигар с дарственной надписью, по которой можно судить, что эта очень дорогая вещь принадлежит крупному русскому ученому. Портсигар из стола Мартынова украден!

Кто-то глухо сказал:

— Может, Мартынов ошибся?

— Ошибки нет. После того как Мартынов положил портсигар в стол, в здание ЧК из посторонних приходили только два человека — они вне подозрений. Следовательно, украл кто-то из наших работников.

В кабинете стояла такая тишина, что было слышно, как тяжело дышал недавно перенесший испанку Ксенофонтов.

Дзержинский посмотрел на часы.

— Сейчас три часа дня. Я надеюсь, что в пять часов портсигар будет лежать на подоконнике в семнадцатой комнате. Она пустая. Константин Калугин, который работает в ней, сейчас в Нижнем Новгороде. — Дзержинский молча посмотрел на сотрудников, ни на ком особенно не задерживая взгляда, и закончил: — Никто наблюдать за тем, кто войдет в комнату семнадцать, не будет. Если портсигара в семнадцатой комнате к пяти часам вечера не окажется, сотрудник Мартынов за преступно халатное отношение к своим обязанностям будет наказан самым строжайшим образом. Вы свободны, товарищи. Яков Христофорович, позаботьтесь, чтобы сотрудник Мартынов до пяти часов не наделал глупостей…